Link
Эве Киви
5 октября 2008 г. 17:00
Фрагмент из книги Павла Макарова «Персона»
Всегда молодая, привлекательная и очаровательная в своей простоте, Эве Киви признана секс-символом Эстонии двадцатого века. Думаю, что наш разговор позволит читателям определить, где секс, а где символ. Сама госпожа Киви осталась очень довольна этим интервью и разрешила напечатать его без купюр, несмотря на довольно откровенный характер беседы.
Эве Киви
Я всегда жила в мечтах...
– Эве, насколько ты откровенна в разговорах о частной жизни?
– До конца я никогда не бываю откровенной. Все равно что-то оставляю для себя. Я не верю тем людям, которые говорят все. Я видела таких людей, будто бы пытающихся раскрыться, и, честно говоря, мне это не понравилось. Получается очень пошло, когда со сцены или в интервью люди рассказывают, сколько раз в день ходят в туалет и сколько раз пукают. Мне кажется, что такие вещи человек должен оставлять при себе. Или, скажем, если это касается другого человека, интимных моментов его жизни. Может быть, между собой об этом и говорят, но не для общества, не для прессы.
– Каким было твое детство?
– В детский сад я не ходила, сидела дома. У нас была няня. Я была нормальной девочкой и уж точно не гадким утенком.
– С русским языком у тебя были проблемы?
– Нет. Раньше я намного лучше говорила. Это сейчас мне не с кем общаться. А выучила я язык еще до школы. Когда началась война, мы эвакуировались из Эстонии в Новосибирск, потому что мой отец был коммунистом. Он решил, что нашей семье лучше уехать, и отправил нас. Мама вообще не знала и не понимала, что такое коммунисты. Я еще не ходила в школу, и первый язык у меня был русский. Отец воевал на Кавказе, потом приехал к нам в Новосибирск, а когда война кончилась, мы вернулись на родину.
Но поскольку все военные годы я говорила по-русски, то первые полгода в эстонской школе за эстонский язык я получала двойки. В дневнике писали, что я плохо слежу за текстом. Дома я, конечно, говорила по-эстонски, но русский я знала все-таки лучше, потому что все время общалась с русскими детьми. У меня до сих пор чистое произношение.
Как-то на рождественских каникулах я попросила отца почитать мне сказку «Волшебная лампа Алладина». Я нашла дома эту книгу, написанную старым эстонском шрифтом. Читать папа отказался и предложил мне прочесть ее самой и больше двоек не таскать. Так все каникулы я и учила язык, читая сказки. Видимо, я была очень талантливой и способной, раз в семь лет самостоятельно разобралась с этим старым шрифтом. Потом стала читать другие, современные книги. Появились пятерки. Я всегда очень хорошо писала сочинения.
– Родители прожили долгую жизнь?
– Папа умер, когда мне было шестнадцать лет. Он так и не увидел меня на экране. Но был страшно рад, что меня пригласили сниматься в кино, он его очень любил. Мама была против и даже запретила мне идти на съемки. Но благодаря отцу я все-таки получила долгожданное разрешение. Балет отец ненавидел. Нам было ужасно стыдно, когда мы с семьей пошли в театр «Эстония» на балет «Лебединое озеро». Отец не мог смотреть, как танцует и прыгает принц. Не дождавшись окончания первого акта, отец заявил, что его от принца тошнит, затем встал и ушел.
– В то время у тебя было уже актерское образование?
– Я закончила студию при Драмтеатре. Во время наших выпускных спектаклей приехала группа с «Мосфильма» выбирать героиню для какого-то фильма. Они увидели меня в спектакле по пьесе Арбузова «Город на заре», где я играла Лелю. Моя игра показалась им «очень киношной», и они выбрали меня. А я знала, что они сидят в зале – мне какой-то педагог сказал, что приехали люди из киногруппы. Я специально делала так, как будто крупные планы играла на них, точно зная их места в зале. Хитро? Наверное, у меня получилось, потому что они меня взяли. Я тут же получила вызов на съемки.
– Что ты можешь рассказать о своей первой любви?
– Не знаю! В детском саду и школе ее не было. Были просто кое-какие парни, на которых глаз останавливался. Я смотрела и думала, что они симпатичные. Но не более того. А первая любовь была у меня в шестнадцать лет, когда я снималась в своем первом фильме «Когда наступает вечер». Это был музыкальный фильм-концерт. На этой картине я и влюбилась. Ему было двадцать два года, он был артист балета театра «Эстония». Пеэтер Роос. Мы смотрели друг на друга, и всем было ясно, что мы страшно влюблены. Мы стали встречаться. У нас был настоящий роман. Вообще-то мама воспитывала нас очень строго. Но поскольку я уже ездила на съемки, то из-под ее опеки вышла. Я была невинной девушкой, и он меня берег. Мы дружили несколько лет, пока у нас не дошло до интимной близости.
Мы ездили друг к другу. Пеэтер приезжал ко мне в Ленинград, где я тогда снималась в картине «Капитан первого ранга». Это было в 1956 году. Жили мы в гостинице «Астория», где я видела Джавахарлала Неру и Индиру Ганди – они как раз приехали тогда в Советский Союз.
Именно Пеэтер пригласил меня первый раз в кино. С ним я впервые целовалась у ворот, когда он провожал меня домой. В ушах звучала музыка – так это было прекрасно.
– Почему же вы рассталась, если все так красиво складывалось?
– Я начала много сниматься, в том числе и в картине «Сампо» – совместном фильме России и Финляндии. Мы стали как-то отдаляться друг от друга. Пеэтер начал немного меня ревновать, потому что в кино постоянно ходят какие-то разговоры и у него, наверное, появились нехорошие мысли. Я бывала в Таллинне очень мало, он тоже стал реже приезжать. Мы расстались. Жаль, что его уже давно нет. Он умер лет десять назад, а я даже не знала.
– Тебе часто приходилось терять близких людей?
– Я потеряла очень многих. Иногда я думаю, как это я еще жива? Тех, кого любила, всех потеряла... Дина Рида я тоже потеряла. Хотя он и не был моим мужем.
– Встреча с Ридом была случайна?
– Да. 1971 год. Москва. Он посмотрел в мои глаза, да так и не смог отвести взгляд. Потом вдруг взял на руки и поцеловал. До этого он меня ни разу не видел. Приехал в Таллинн в 1974-м. Зимой это было. Кидал снежки мне в окно и пел перед домом. Он всегда хотел сюда приехать и сделал это. Концерт проходил в Калевском спортхолле, мы сидели в первом ряду: Фредик – мой сын, моя мама и я. А в дверях стояли кэгэбешники. После концерта я пошла к нему в гримерку, и они так на меня смотрели... Я ничего не объясняла – просто прошла и все. Дин сказал: «Я думал, что ты уже не придешь».
– Как люди воспринимали вашу дружбу?
– Однажды мы с Дином были в Москве. В компании собрались педагоги, лет под сорок. А я только что приехала из Польши. На мне было очень красивое новое платье, с широким поясом, клеш, талия тоненькая! Конечно, я хорошо выглядела. Я просто светилась счастьем оттого, что Дин рядом. Сидим мы и видим, что женщины очень недоброжелательно на нас смотрят. Мы начали танцевать, а я еще всякие трюки выделывала, да и Дин был очень озорной. А те женщины говорят: мол, раньше с мамой Киви жил, а теперь – с дочкой! Я встала перед ними и сказала: «Тетушки, вы, может, объясните мне, как такой человек, как Дин Рид, может раньше жить с Эве Киви, а теперь с ее дочкой! Я не ее дочка, я сама Эве Киви!» «Но мы же с вами одного года!» – удивились они. Они были просто толстыми бабами. Дин так смеялся и все повторял: «Как я люблю дочку Эве Киви!» И сколько раз такое в жизни было! Сразу после знакомства со мной он попросил, чтобы я ему паспорт показала. Думал, что я несовершеннолетняя. Любил, чтобы я сидела у него на коленях. Писал много стихов, текстов песен, а я, пока он работал, часами сидела у него на коленях.
– А за границу ты к нему ездила?
– Я ездила к нему в Германию. Много лет подряд он приезжал в Советский Союз. Потом я была в Чехословакии, и он приехал туда из Германии тайком, ночью. Газеты писали, что это «международная любовь». Мы с ним были в Аргентине. Мне визу не давали, и он полетел раньше из Лондона, а я все еще в Боливии была. По непонятным причинам меня задерживали в Боливии, хотели, видимо, чтобы Дин уехал один. КГБ было везде.
Но мы все равно встречались. Я уходила из гостиницы в черном парике, меняла одежду, потому что не верила, что можно уйти незамеченной. Они даже сторожа подкупили, чтобы он следил, куда я пойду. Но я все равно сбегала, то на такси, то на перекладных. А утром надо было возвращаться обратно в гостиницу, чтобы никто ничего не заметил. И сколько раз у нас так было! Сколько суток я не спала, но конспирация была полная.
– Московская пресса писала, что вам помогала тогдашний министр культуры Фурцева.
– Фурцева просто дала разрешение посетить Дина в Барвихе, когда он там отдыхал. У него вырезали гланды. Она правда хорошо относилась к нам. Когда Фурцева увидела меня на Втором Московском кинофестивале, она приказала вывести меня на сцену, чтобы я вручала призы. Так я и вручила приз фильму «Голый остров». Благодаря Фурцевой я тогда действительно попала в обойму. И за границу я ездила не с эстонской делегацией, а всегда только с советской. Потому что как иначе можно было попасть на фестиваль? Поначалу мы всегда жили в гостинице «Москва», а позже – в гостинице «Россия», где за нами постоянно следили, кто с кем разговаривает.
– Как ты узнала о смерти Дин Рида?
– Мне позвонил один общий друг и сказал, чтобы я не приезжала на похороны. Тогда на это нужно было разрешение КГБ. Спрашивали у руководителя КГБ, можно ли мне полететь. Даже начали делать приглашение. Кто-то сказал, что на похороны можно лететь и без приглашения, что меня пустят. Вот тогда-то и позвонил мне один чилиец и предупредил, что лучше будет, если я не приеду. Теперь открыто говорят, что его убило немецкое КГБ – «штази».
Я видела сон, который оказался вещим. Это было летом в деревне. Я проснулась утром рано, вся в слезах. Потому что я видела не просто сон. Дин стоял передо мной в высоких черных сапогах, потом открыл чемодан и попросил, чтобы я выстирала то, что было в нем. В чемодане лежали мокрые носовые платки, но мокрые не от насморка, а от слез. Я начала считать и досчитала до девяти. Потом до двенадцати. А он все повторял мне, что я должна это сделать: you must do it. Затем повернулся и начал уходить. Я крикнула ему вслед, чтобы он подождал меня, хотела идти за ним, но мне как будто гири привязали к ногам. А он шел и все время смотрел через плечо на меня, как будто ждал. А я не могла двинуться с места. Стояла, кричала и плакала, повторяя по-английски: twelve, twelve, двенадцать, двенадцать. От этого и проснулась. Так и получилось. Я сразу сказала матери, что что-то случилось.
Так и вышло, двенадцатого числа он умер. Пять дней его искали и семнадцатого объявили, что нашли. Наверное, последние секунды жизни он думал обо мне, поэтому и сон... Мы часто говорили о КГБ и о том, что ему угрожали. Я знала больше, чем знала его жена – актриса Рената Блюме. Он сказал «Как я их ненавижу!» На сцене он пел о любви, хотел вернуться в Штаты. В Эй Би Си он сказал, что хочет вернуться на родину. Его жена дала интервью, но это все вранье. Ей просто закрыли рот. Иначе убили бы и ее.
– Почему он не мог вернуться в Штаты?
– Потому что он перед американским посольством выстирал флаг в знак протеста против войны во Вьетнаме. Его арестовали и посадили на несколько дней. Тут, в Союзе, он провел несколько лет, давая свои концерты. Дин везде высказывал свои взгляды. Он не знал, что представляет собой коммунизм и коммунисты, он наивно верил в наш строй. Мы все время ссорились, потому что он говорил, что такой справедливой власти нигде нет. Все для рабочих и народа. Мне он не верил. И однажды даже сказал: «Как плохо ты говоришь о своей родине!» У нас было очень много несоответствий. Мы же четыре раза расставались и все равно возвращались друг к другу. «Ты для меня самая главная, и без тебя я не могу!» Так всегда было. Потом у него открылись глаза, он понял, что и у нас, и у них в ГДР просто хорошо работала пропаганда. В конце концов Дин признал, что я была права, но исправить уже ничего было нельзя.
Как мне стало известно, в штатах собираются снимать художественный фильм о Дин Риде. Интересно будет увидеть, что из этого получится.
– Тебя судьба забрасывала в самые неожиданные места, например, ты была в Чили во время переворота.
– Да. Виктор Хара и его супруга были очень хорошими друзьями Дина Рида. Когда я ехала в Чили, все знали, что я подруга Дина. А потом настал день переворота. Пиночет, Альенде, танки... Заговор раскрыли. А я еле-еле успела на самолет. Опоздай я на день, наверное, стукнули бы и меня. Выжила бы или нет – не знаю.
– Спасение все-таки состоялось, и эстонская дива могла опять сниматься?
– Да. Я помню тот фурор, который сопровождал мой приезд на «Мосфильм». Все бежали посмотреть на меня. Говорили: «Приехала красивая блондинка из Эстонии!» За неделю я получила семь предложений сняться в разных картинах, включая и «Афанасия Никитина» с Олегом Стриженовым в главной роли. Там мне предложили роль Дуняшки. А я снималась тогда в «Сампо», и режиссер Птушко не разрешил мне принять ни одного предложения. А я как молодая актриса ничего не могла – мое слово ничего не значило. Потом мы уехали в экспедицию в Финляндию. Меня долго оформляли, не хотели отпускать за границу, объясняя тем, что такие молодые актеры за рубеж еще не уезжали. Хотя мне было тогда восемнадцать лет.
Этот фильм мы снимали два года. А тем временем в Эстонии начался бунт. Министру культуры звонили какие-то актрисы: почему, мол, едет она, когда у нас есть более опытные. Но им отвечали, что нужна актриса лет шестнадцати.
– Кто из партнеров запомнился тебе больше всего?
– Я долго снималась в фильме «Балтийское небо». Это была моя первая русская картина, в которой вместе со мной участвовало целое созвездие актеров: Гурченко, Борисов, Глебов, Быков, Ульянов, Козаков, Лавров. Я стояла, открыв рот, и смотрела, как они репетируют, общаются. Это были очень милые и добродушные люди.
Один артист начал ухаживать за мной – темные волосы, обаятельный. Это был молодой Олег Борисов. У меня еще фото осталось, где я стою с метлой, а он кусает мою руку.
В «Руслане и Людмиле» не было известных актеров. В роли Руслана снимался зять режиссера Птушко, а его дочка была ассистенткой на картине. Тут семейные дела...
– А потом, в семидесятые годы, ты снялась у Гайдая в фильме «Не может быть»…
– У Гайдая была настоящая школа мастерства. Каждый вечер я возвращалась домой такой измученной, словно меня били. Потому что держать тот темп было нелегко. Мы все были в массовке, в эпизодических ролях. Я играла жену генерала, танцевала с Савелием Крамаровым. А эти репетиции с ним – такая хохма! Филиппов, Шагалова... Снимают ведь материала больше, чем входит в картину. Там не было ни минуты, когда я могла бы почувствовать себя свободно, потому что все время снимали. Даже если я ничего не говорила, все равно должна была играть.
По сценарию я была пухленькой блондинкой. И Гайдай назначил мне каждое утро есть кашу и сам проверял в столовой, как я выполняю его наказ. Пирожные ела, ой, как я не хотела! Но килограмма на два-три я поправилась. Смешно было. Это хорошая роль была, одна из лучших моих комедийных ролей.
– Небольшие роли у тебя были и в зарубежных фильмах. Ты одна из немногих, кого пускали за границу?
– Да. Я снималась в Чехословакии, Германии, Финляндии. В Москве должна была играть у Аларкона. Он хотел сделать картину, пригласил меня, но не собрал денег. Получила приглашение из Мексики на главную роль, но мне не разрешили сниматься. Не знаю, что бы случилось плохого, если бы я снялась там. Я бы никуда не уехала – ведь даже сейчас я здесь.
– Что это за история ухаживания за тобой одного иностранца?
– Это был американец, сын миллионера. Он в меня влюбился. Я видела, что кто-то все время торчит на площадке. Однажды в кадр даже часть его «кадиллака» попала – никак не могли вырезать. Но я об этом тогда не догадывалась. Мне только потом оператор рассказал, а американца даже не пропустили ко мне. Я вся была в работе и не понимала, в чем дело. Тогда мы были другими, не такими, как нынешняя молодежь. Мы жили в совершенно другом мире. Этот американец даже ходил к Птушко и сказал ему, что хочет жениться на мне. Вот так вот! Кто-то стоял вдалеке и вздыхал, а я даже его фамилии не знаю.
– Эве, тебя всегда очень любили зрители в России. А как с любовью в Эстонии?
– Здесь, дома, было все. Эстонский зритель любил, когда я ездила на гастроли и проводила творческие вечера в нашей маленькой стране. Меня всегда принимали очень хорошо. И я всегда чувствовала народную любовь и теплоту. И чувствую до сих пор, хотя сейчас очень редко езжу куда-нибудь. Кино ушло, оно вроде бы уже не для меня, да и надоело рассказывать одно и то же. Жизнь-то у меня одна, а публика разная. Снова и снова все это говорить… Поэтому я отказываюсь от поездок. Однако со стороны студийных властей я чувствовала недоброжелательность. Сколько я могла бы здесь, у себя на родине, работать? Сниматься всегда брали кого-то другого.
– Но тем не менее ты и Лембит Ульфсак были единственными штатными артистами «Таллинфильма».
– Да. Но за долгие годы я не сыграла ни одной роли. Это уже потом я снималась в «Огненной воде» и в каких-то небольших эпизодах. И это все. Вся моя творческая жизнь – в России и за рубежом.
– Есть еще роль, которую ты не сыграла?
– Я не сыграла многое. Все шло мимо меня. Иногда «мою» роль играла жена или любовница режиссера. Иногда, чтобы получить роль, нужно было с кем-то переспать. На такое я не шла. А один режиссер хотел посмотреть, как я буду выглядеть в двенадцать часов ночи голой! Но такого в моей жизни было мало, я всегда умела сохранять дистанцию. Слишком близко никого подпускать нельзя. Нарушается субординация, люди наглеют и начинают многого хотеть. Если хочешь, чтобы люди не стали твоими врагами, нужно сохранять дистанцию.
– Это понимание пришло с опытом?
– Можно сказать и так. Когда я снималась в «Опасных поворотах», то буквально пострадала от режиссера. Он мне ужасно надоедал. Просто шагу не давал ступить. Бросил жену, семилетнего сына… Приезжал в Эстонию и чего только здесь не вытворял! Я говорила ему, что не буду с ним никогда. А он все твердил, что сделает меня звездой, что я буду жить, как хочу. Я отвечала ему: «Я буду жить, как хочу, но без тебя». Это был единственный случай, когда на съемках картины я не могла сделать ни шагу. После этого я научилась не допускать подобных ситуаций.
– А что тебе нравится в мужчине?
– Мужчина должен уметь испытывать глубокие чувства. Должен принимать меня такой, какая я есть. Если он меня не принимает, то становится в моих глазах дураком. Понимание – это самое главное.
На первом месте у меня чувство любви. А если помимо этого у мужчины есть и немного денег, то совсем хорошо.
Я всегда была свободолюбивой. Ни один мужчина не мог удержать меня тем, что содержал меня или давал деньги. У меня никогда не открывался рот сказать мужу, что мне нужно то-то и то-то. Мои требования были иными, чем у других женщин. Я привыкла все покупать сама. И я знала: если уйду, буду жить лучше. Я всегда была богаче, когда работала сама. Даже при первом муже Викторе, у которого была первая западная машина в Эстонии – «Гудзон». Он привез ее из Америки. За Виктора я вышла не ради его денег. Просто держала пари.
– Это как?
– Виктор был в меня влюблен еще до очного знакомства со мной. Увидел мою фотографию в Сочи и сказал друзьям, что женится на мне. Даже поспорил на меня. В Таллинне жил его знакомый художник – Николай Игнатьев, кажется, он спился потом. Этот художник знал меня. Виктор попросил его устроить нам встречу. Николай сказал мне, что хочет познакомить меня с одним моряком, капитаном дальнего плавания. Я ответила, что это небезопасно. Что если я сделаю все для того, чтобы ему понравиться, а он возьмет и женится на мне! Короче, я поспорила, что женю его на себе. Так мы оба и не знали, что каждый из нас поспорил друг на друга.
И, провожая нас на регистрацию, художник встал на колени и сказал: «Виктор, ради бога, не делай этого! Она спорила на тебя!» – «Ну и что? Я тоже на нее спорил!» Словом, как в кино. Но так и было.
– А любовь-то была?
– Это была не любовь, а просто интерес. Мне этот человек нравился, в нашей компании его считали богатым. Не думаю, что у него действительно было много денег. Виктор был родом с Украины, очень симпатичный, интеллигентный. Мне было с ним весело. Он просто жил в ресторанах, мы ходили, гуляли, везде были друзья. Было весело.
Наверное, я слишком рано вышла замуж. Мне было двадцать два, а ему тридцать шесть лет. И когда я снималась в кино, а не сидела дома рядом с мужем, то зарабатывала больше него.
Детей у нас не было. Мы прожили с ним всего два года. Мне стало скучно сидеть дома и ничего не делать. Он хотел, чтобы я, как все жены моряков, сидела дома и ждала его. Но сидеть дома и ждать, получать письма и не видеть мужа – это было не по мне. Помню забастовку в Англии. Из-за этой дурацкой забастовки они сидели там, по-моему, три месяца. Мне все это надоело, я устала. Позже у меня был еще один любовник, моряк. Но это совсем другая история.
– Как сейчас Виктор, где он?
– Не знаю, слышала, что уехал на Украину. Позже говорили, что его видели здесь в Таллинне. Он женился, у него ребенок. Но мне передавали, что он до сих пор любит только меня.
– Расскажи о своем самом знаменитом муже – конькобежце, рекордсмене мира, чемпионе Европы по многоборью и Олимпийском чемпионе 1964 года Антсе Антсоне.
– Второго мужа – Антса – привели ко мне домой репортеры и фотографы. Они искали актрису, которую знают за рубежом, чтобы снять ее с олимпийским чемпионом. Все произошло очень быстро. До этого мы не были знакомы. Мы устроили вечер при свечах, с нами сидели соседи с первого этажа. И вдруг, в эту же ночь, он сделал мне предложение. Виктор был в Англии, а когда вернулся, я уже жила с Антсом и дома меня не было. Год мы прожили, не расписываясь. Мы были одногодками. Потом знакомые начали говорить, что надо бы нам пожениться. Когда я ждала ребенка, мы расписались.
Антс еще четыре года занимался большим спортом. После регистрации брака у него появилось чувство собственника. Он заявил, что все его поступки я теперь обязана воспринимать как должное, и совершенно перестал считаться со мной. Когда жизнь стала не такой, как я хотела, когда он стал слишком мною командовать, я ушла. Вместе мы прожили немного, лет пять, наверное. Сейчас отношения у нас хорошие, а сразу после развода были немного натянутыми.
– Кто первый сделал шаг к разрыву?
– Я. Для него это было неожиданно. Он даже признался потом, что никак этого не ожидал.
– Может, дело в том, что ему хотелось большего уюта?
– Нет. Он говорил, что я была хорошей хозяйкой. Развод оказался для Антса настолько болезненным, что он еще года четыре даже не мог видеть ребенка.
Однажды мы стояли на остановке трамвая, и Антс сначала увидел меня и только потом узнал сына. Он сказал тогда, что без меня никогда его не узнал бы. Сын стал спортсменом. Думаю, это наследственное. Я ведь тоже была спортсменкой.
– После Антса у тебя были столь бурные романы?
– Я даже жалею, что мало, потому что могло быть и больше. Романы были с очень интересными людьми. Когда я начала снова сниматься в Москве, у меня было несколько романов, в основном среди коллег. Один роман с очень известным актером длился три года, другой роман с еще одним – четыре года. К сожалению, он умер от инфаркта. Ему не было и сорока. Но я не буду называть их имен.
– Кокетничаешь или?..
– Жалею их детей и жен, им будет не очень приятно это читать. В то время, когда их мужья давали интервью и вызывали всеобщее восхищение, в то же самое время эти самые мужья атаковали меня. Причем многие хотели на мне жениться.
– С художником Таиром Салаховым вы были друзьями?
– Да. Он до сих пор называет меня «Моя Эвочка. Моя любовь».
– Ты рассказывала о незабываемой встрече у него дома в Баку…
– Да. Тогда я в купальнике вышла к Алиеву – спустилась с крыши, где загорала, прямо в бикини. Таир попросил меня одеться, но Алиев посмотрел и сказал: «А что? Очень красиво!» Это было как раз перед визитом Брежнева. Тогда я познакомилась и с Муслимом Магомаевым. Он давал обед, и меня пригласили тоже. Восточные люди умеют это делать красиво. Таир тогда не был женат, может, я и сделала ошибку, не выйдя за него замуж.
– Твое имя сейчас связывают с одним из политиков.
– Я думаю, Райдал сам искал встречи со мной. Это была его идея. Мы не были знакомы лично, но где бы мы ни сталкивались, я все время ловила на себе его взгляды. Это началось шесть лет назад. Потом он начал приходить на Канал 2, где я работаю. Там я в первый раз оказала ему поддержку – помогла сделать имидж. Духовно мы очень сблизились. Но за последние годы он очень изменился, и я не знаю, что с ним. Не хочу об этом говорить, потому что здесь очень грязные дела. Политика.
Есть один очень несчастный человек, который любит меня уже, наверное, лет десять и никого кроме меня не видит. Он готов ради меня на все. Но я ему сразу сказала, чтобы он не надеялся: «Может быть, я выйду замуж, но это будешь не ты». Никогда в жизни!
– Каким должен быть твой будущий муж? Или кем?
– Не знаю. Это как судьба решит. Если мне так закрутят мозги, что я потеряю голову… Кто знает...
Сейчас у меня очень много ухажеров. Они не здесь, не в Эстонии. Иногда я с ними встречаюсь. Среди них есть один ой-ой-ой какой высокий человек!
Мне часто делали предложения. В России у меня есть очень хорошие друзья. Они до сих пор жалеют о том, что между нами не было никакого романа. «Я тебя всю жизнь люблю», – сказал мне недавно один из них, когда мы встретились на фестивале. А потом признался: «Я тебя всю жизнь боялся. Ты была такая красивая, у тебя были такие поклонники...» Вот так ко мне теперь обращаются мужчины, которые когда-то издалека любили меня.
– Тебе, наверное, известно расхожее выражение о том, что красивая женщина не может быть умной?
– Да. Я, может быть, выгляжу так оттого, что иногда делаю вид, что чего-то не замечаю. Потому что если вокруг тебя дураки, ты тоже притворяешься дурой. А перевоспитывать всех глупо. Нет смысла тратить себя на дураков. Я просто стараюсь с ними не общаться.
Наглые люди могут сказать мне: «Что ты в своей жизни сделала? Ведь когда-то ты была очень популярна!» А я отвечу: «А ты кто? Ты же говоришь только о том, сколько зарабатывает твой муж!» А это и есть настоящая дурость.
– Пару лет назад тебя ограбили, и ты потеряла почти все свои драгоценности.
– Не так жалко денег, сколько памяти. Он забрали то, что было подарено мексиканцами, индейцами из Латинской Америки. Эти драгоценности я хранила не дома, а в фирме «Мэри Голд», чьим рекламным лицом я была. Там стоял сейф до потолка, и я не думала, что такое может произойти. Пропажу оценили на сумму около 200 тысяч крон. Там были и драгоценные камни, и уникальный талисман из Мексики.
Я очень переживала – было такое чувство, будто на меня обрушилась лавина. Это же такие вещи! Иногда я их раскладывала и любовалась как произведениями искусства. Память... Как мало я их успела поносить! Только на фестивали надевала. Браслеты – почти по шестьдесят граммов золота, филигранная работа. Немецкие гости пришли в такой восторг, когда увидели эту красоту! Все это авторские работы, сделанные специально для меня. Пропали и деньги на машину, которые я откладывала. Ничего не было застраховано. Но дома у меня остались два браслета и кольца. Их подарили мои поклонники. Но те латиноамериканские украшения – бесценны. Их ничем не заменить.
– Широкая известность, поклонники по всему миру, встречи и расставания… Что дало тебе возможность жить такой жизнью?
– Конечно, знание языков. Оно помогало общению. Думаю, это передалось от папы. Он говорил на шести языках, даже на курсах эсперанто преподавал. И меня многому научил. Я знаю английский, испанский. Когда у нас с Дином было хорошее настроение, мы говорили только о любви и только на испанском – он очень любил этот язык. Но после той страшной аварии я стала многое забывать. Я уже не могла говорить по-английски так, как говорила. Было это лет двадцать назад.
– Что это за авария и кто был виноват?
– Мы были виноваты. Мой молодой шофер забыл дворники, а начал моросить дождик. Предыдущие два дня я работала от Бюро кинопропаганды, была на концертах в Нарве и Кохтла-Ярве. Выступление перенесли на два часа позже, а то бы мы успели домой до злосчастного дождя.
Врезались мы в кран на Ленинградском шоссе, в семнадцати километрах от Маарду. Эта машина-кран стояла на дороге, у нее что-то с мотором случилось. Знаков никаких не было выставлено, и мой шофер ее не заметил. Встречные машины ослепили его, и он врезался в эту громадину. Наша машина сложилась, как гармошка. Мотор был у меня на груди, но часть удара принял на себя мой массивный медальон треугольной формы, от него даже отпечаток на груди остался. Это тот самый мой любимый индейский медальон, что украли в фирме «Мэри Голд» – он никому счастья не принесет. Только смерть тому, кто его украл. Он меня спас от дырки в груди.
– Ты все происходящее хорошо помнишь?
– Сознание я не потеряла, но перед глазами стоял туман, и меня сильно качало. Помню, как меня еле вытащили из машины и как я кусала себе губы, чтобы почувствовать боль и не потерять сознание. Скорая вообще не приехала. Меня посадили в остановившуюся машину, чего делать нельзя было. Как позже определили, у меня была отколота часть пятого позвонка. Аварию видели два парня на мотоциклах, они-то и сказали мне, что мои дела плохи, видимо от удара у меня повредился позвоночник, потому что уж очень странно я стою, с вогнутыми плечами и сидеть мне не рекомендуется. Но я сидела, потому что стоять не могла. Постепенно меня охватывала пронизывающая боль.
– А что с водителем, он-то цел?
– У водителя остались шрамы, но я пострадала сильнее, хотя и была пристегнута. Ремни были очень свободны. Моя рука прошла через лобовое стекло. Вдобавок я сломала два ребра. Слава богу, лицо не задело. Я была вся в крови шофера! На мне были туфли на платформе, как оказалось, хорошо, что ноги были поджаты, иначе я бы их переломала. Я была в шоке – дрожала.
– Ну и что же было дальше, когда тебя довезли до больницы?
– Когда меня привезли в больницу, там были одни пьяницы с переломами – целая очередь, и меня не торопились принимать. Приехала моя директриса и начала ругаться. Такой скандал закатила! Тогда я с такой медициной столкнулась, что извините.
Толстая женщина-санитарка сказала, что, мол, опять привезли кого-то в крови. Идти я не могла, и она взяла меня на руки – я весила пятьдесят два килограмма, и на лифте повезла в операционную. В операционной играла моя любимая музыка, и я начала двигать в такт руками. «Вы что, с ума сошли?» спросили меня. Врач, красивая русская темноволосая женщина, подбадривала меня, как могла. От удара я вся опухла и испытывала ужасную боль. Врачи определили, что у меня небольшое кровоизлияние в левом легком. В ту же ночь меня из больницы увезли домой.
– И как же ты лечилась дома, позвонок-то был отколот? Сама?
– После аварии я с трудом приходила в себя. Женщина-экстрасенс больше месяца лечила меня руками. Шрамы заживали медленно, а травму позвоночника врачи поначалу вообще не обнаружили. Лежать на спине я не могла, постоянно чувствовала невыносимую боль. Меня снова привезли в больницу Тынисмяги. Там дежурили два врача. Один хотел ударить меня кулаком по спине. Хорошо, что я почувствовала – повернулась и вовремя отодвинулась. «А как иначе я узнаю, что у вас?» – сказал он мне!
Когда сделали первый после аварии рентген, выяснилось, что кусок пятого позвонка отколот. После рентгена они сказали, что я должна остаться у них. Я категорически отказалась. Они пригрозили, что я могу остаться калекой на всю жизнь. Но у таких мерзавцев я даже на полчаса не осталась бы.
Дома меня поставили на распорки, и я пролежала на кровати в позе ласточки больше месяца. Потом потихоньку начала делать гимнастику. Ходить было неимоверно трудно, перегрузки на спину были очень опасны. Знакомый профессор со слезами на глазах умолял меня вести себя осторожнее.
– Травма, наверное, долгое время давала о себе знать?
– Еще бы! Уже потом, когда я стала принимать участие в концертах, сидеть мне было нельзя, и я все время стояла. Когда ходила в ресторан, то брала подушку и подкладывала ее. Помню, мы ужинали в ресторане с Кикабидзе, и я стояла на стуле на коленях, подложив подушку. Но все равно и в таком положении оставаться долго было больно.
Когда я первый раз после аварии вышла на сцену, было такое чувство, что я хожу по воздуху. Певец Велло Оруметс сказал мне, что я как будто летаю. Ноги не касались земли. А потом я опять лежала за сценой. Концертный зал Россия – я лежала. Собирались у кого-то в номере – я лежала. Приходилось снимать дверь от шкафа и класть под матрас. Я много занималась гимнастикой, укрепляла мышцы. И так годами. И сейчас мне нельзя носить высокие каблуки; до сих пор, если прыгаю, то чувствую, что в спине колет. Летала в Москву стоя в отсеке со стюардессами. Летчики старались так посадить самолет, чтобы я ничего не почувствовала.
– Кстати о самолетах. Длительные перелеты сопровождали тебя всю жизнь. Как ты их раньше переносила?
– Во всех поездках за границу, особенно много я ездила на недели Советского фильма, мне приходилось применять свое умение и навыки. Я объехала, можно сказать, весь мир и безумно длинные перелеты – до десяти часов в самолете – переносила легко. Подумай, каким бы ты вышел оттуда? У меня был с собой специальный дорожный костюм, я надевала его прямо в самолете. На три-четыре часа обязательно ложилась, в Боинге места много. Когда мы летели Аэрофлотом, было хуже – там уже не ляжешь, все, как кильки в бочке! Я всегда знала, сколько можно поспать и сколько времени потребуется на make up. Поэтому когда я выскакивала из самолета, вид у меня был всегда свежий! Как будто я только что из салона красоты.
– Помнишь историю, как ты ехала в поезде с Утесовым?
– Да, мы ехали в одном вагоне. Он пел. А потом мы вместе выступали на стадионе в Одессе. Это было шоу: на мне синий кожаный костюм, я держусь за мотоциклиста, очень эффектно. Как потом выяснилось, у меня на заднице, на штанах, стерлась краска, а вдобавок ко всему я упала. Утесов тогда сказал: «Ой, какое милое личико и какая безобразная задница!»
– Как ты относишься к политическим процессам в России?
– Все может случиться. Из-за этой нефти все хотят Чечню. Даже Турция ее хочет. Все возможно. Если захотят, то еще раз возьмут и Прибалтику. Даже если мы будем в НАТО, то Эстонию можно захватить за полчаса. И никакое НАТО от этого не спасет. Начнет ли НАТО войну с Россией из-за Эстонии?.. Это же песчинка, кто будет воевать из-за нее? НАТО и так боится за свою шкуру. Но, думаю, что русский народ тоже не хочет возвращения к прежнему режиму. Он же пострадал больше всех.
– Эве, есть ли в домашнем архиве особенно памятные для тебя фотографии?
– Конечно, но это зависит прежде всего от фотографа. От макияжа, от себя, от настроения и желания сниматься, улыбаться фотографу. Самое главное – фотограф-художник.
– В твоей жизни был такой фотограф-художник?
– Был. Владимир Шаховской из Москвы. Его давно нет в живых, к сожалению. Он делал потрясающие снимки. Когда он меня снимал, мне было лет двадцать. Мои портреты побывали даже на выставке в Америке. А один из них получил в Нью-Йорке бронзовую медаль. Эта фотография называлась «Дыхание». Володя снимал меня в саду Мосфильма среди цветущих яблонь. Я держала руки ладонями вперед, будто вдыхала этот запах.
– Любая съемка, будь то фото для журнала или интервью для телевидения, занимает много времени. Это настоящая работа, о которой многие зрители даже не догадываются. Как ты готовишься к подобного рода мероприятиям?
– В моей жизни все расписано на много дней и месяцев вперед. Конечно, немаловажно, чтобы о тебе периодически вспоминали журналисты, но общение с прессой занимает очень много времени. День для меня начинается за четыре часа до интервью или до фотографирования. Я должна для этого внутренне собраться. Иногда бывает и так, что вообще нет настроения: утром просыпаешься, за окном туман или дождь, и на тебя что-то начинает давить. Все, ничего не хочется. Бывает и так, что тебя достают, тебе звонят с утра до вечера и когда ты, наконец, соглашаешься, проблемы начинают сыпаться одна за другой.
Одна из последних моих фотосъемок для популярного журнала окончательно подвела меня к мысли, что профессионалов у нас мало. Пришла, а мне говорят, что надо немножко подождать. Снимать будут не в этой студии, где раньше хотели, поскольку в ней идет ремонт. Надо идти в другое место. Неужели в день моей съемки не знали о том, что в студии ремонт? Куда торопиться? Можно же было отложить это интервью на неделю, пока ремонт не закончится.
Привели меня на новое место, открыли помещение – так называемую студию. Я туда войти не смогла из-за затхлого запаха, так как помещение очень долго было закрыто. Стали проветривать. Везде пыль, грязь. Я довольно брезгливая, у меня мания чистоты. И вот стою я со своими дорогими платьями, некоторые из них я первый раз взяла на эту съемку. Наряды длинные, до пола. Как только платье или бархатная юбка касается пола, сразу поднимается пыль. Я пытаюсь ее стряхнуть, отчего пыли еще больше – целые клубы летают по комнате. Неужели было трудно проверить помещение заранее? Есть же горничная, просто взяли бы тряпку, помыли бы пол. И это фотосъемка, которой от меня добивались несколько недель! Стою и думаю: что делать? Отказаться? Посмотрела на фотографа, парень вроде милый, стало жалко его. Журналистке говорю: «Попробуем». Подхожу к столу, он покрыт слоем пыли, даже зеркала нет. Принесли из туалета какой-то осколок. Я поставила свою новую сумку прямо в эту пыль, потом отмывала ее дома.
Пришла гримерша. Молодая, лет двадцати. Первый раз меня видит. Я очень боялась, потому что она не знает моего лица. А ведь обещали опытного мастера! Когда гримируют молодые и начинающие, всегда есть опасность, что до меня они делали make up только себе. Если она сделает мне так же, как себе, то будет катастрофа. У меня один раз было такое: положили слишком много тона под глаза, во время съемки стало жарко, и грим потек. У меня были страшные длинные потеки, которые почему-то никто не заметил. Как будто нарисованные морщины до ушей! И потом какая-то газета написала: ой, какие у Киви морщины!
Слава богу, на сей раз все обошлось, мне сделали нормальный грим. И на той съемке я поклялась, что никогда больше не пойду сниматься к незнакомому человеку. И никакого землетрясения не случится, просто будет напечатано одним материалом меньше. Я решила сниматься только у знакомых мне людей. Знаю, что они корректны, не поведут меня в пещеру, в грязь, чтобы я там позировала в вечерних и бальных платьях.
– Как ты поддерживаешь свою безупречную фигуру? Еще недавно ты говорила, что не сделала ни одной пластической операции.
– Во-первых, надо общаться только с друзьями, работать только с друзьями – операторами, фотографами, журналистами. Если ты начинаешь злиться, это очень сильно вредит здоровью. Даже пересказывая инцидент о грязном ателье, я почувствовала, что не надо было об этом говорить – очень много отрицательных эмоций скопилось внутри. А внутреннее сразу отражается на внешнем. Настроение – важная составная внешнего вида. Если перед съемкой тебе испортят настроение, в кадре это видно. Сколько раз у меня была такая история, когда постановщик звал меня за угол и спрашивал: «Эвечка, ну что с тобой? Кто тебя обидел?» И если он узнавал, кто, то выгонял этого человека из павильона. Так было у Птушко на картине «Руслан и Людмила».
Во-вторых, я хожу в атлетический клуб. У меня сын тренер и сама я очень спортивная. Я вообще не могу долго сидеть на месте, у меня сразу все начинает болеть. Зато если быстро хожу, бегаю, прыгаю, то будто заново рождаюсь. Я и в молодости любила бегать, входила даже в сборную Эстонии, по легкой атлетике. С тех пор у меня осталась страсть к спорту, к движению. Все свободные часы я провожу на стадионе, так что очень хорошо знаю спорт и всегда смотрю все соревнования. Кстати, у нашего десятиборца Эрки Ноола мне не нравится старт, так что могу дать ему совет. Он слишком ставит себя в «коробку».
– Грим и макияж. Каким пользуешься ты?
– Я перепробовала все возможные марки косметики, но чаще всего пользуюсь «Джо Пласко». Этот телевизионный make up считается самым лучшим в среде профессионалов телевидения и кино. В жизни я не очень часто пользуюсь косметикой. Немного пудры «Ланком», чтобы не так бледно выглядеть, – и это все. Ну еще ресницы крашу. Мне тяжело, когда на мне слишком много грима. Губы я стала красить только в последние годы, а до 55 лет их даже не подводила. Все очень удивлялись, когда видели меня в жизни ненакрашенной и без губной помады. Моя мама была очень строгая – она не разрешала ни мне, ни сестре краситься, вот я и не привыкла. Мама говорила: «У вас и так натуральные, красивые губы, зачем вам пользоваться помадой». Так что я и тут вся натуральная.
– Чувство зависти женщин тебе знакомо?
– Еще как знакомо! Больше всего завидуют моей фигуре. Меня даже подкололи как-то: мол, вспомни, сколько тебе лет, пора уже перестать прыгать и выглядеть, как девочка! Я сейчас вешу столько же, сколько в восемнадцать лет, а временами и на несколько килограммов меньше! У меня есть платье, которое я сшила еще до рождения моего ребенка. Я сохранила и ношу еще несколько очень красивых вечерних туалетов из ранней юности.
– Диеты какие-нибудь соблюдаешь?
– Нет. Особо не соблюдаю. Просто жизнь так сложилась, что я люблю легкую еду. Я была в очень многих странах, где едят легкую пищу и, видимо, привыкла. Эстонская пища очень тяжелая, а я люблю устриц, морские и океанские растения.
Стараюсь есть натуральные продукты: салаты, зелень, орехи, соки из фруктов.... Иногда могу поесть мяса, но такое желание появляется крайне редко, может быть, раз в месяц. Тогда съедаю хороший бифштекс с кровью. Дома я готовлю, но не могу сказать, чтобы очень любила это занятие. Эта любовь уже прошла.
– Что еще доставляет тебе удовольствие?
– Что я действительно люблю, так это убирать квартиру. Переставлять вещи. Скажем, каждые три года я обязательно меняю занавески. Это как болезнь: увидела какие-нибудь красивые – купила. Дома всегда бранятся: ну зачем ты это делаешь? А мне нужно. Я люблю каждый год покупать что-то новое для дома: мебель, картину, вазу или что-то для кухни.
– У тебя есть дорогие твоему сердцу подарки?
– Есть. Из Латинской Америки. Мне там много чего надарили. Из Боливии у меня красивый ковер. Есть памятные фигурки, которые я сама покупала на рынках Южной Америки, когда много снималась в кино, – и у них, и в совместных постановках.
– Какую музыку ты любишь слушать?
– Я, наверное, не очень модная, не люблю то, что любит молодежь, хотя тоже могу прыгать в ресторане несколько часов подряд. Ты помнишь, как мы все утанцевались на моем юбилее? Утром ноги болели. А дома слушаю Моцарта, вообще предпочтение отдаю классической музыке и спокойным ритмам.
– Что ты не любишь в жизни?
– Утром вставать не люблю. Нет, я встану, но не хочу никуда идти. Хочу быть дома. А если я одна, это еще лучше: можно остаться наедине со своими мыслями. Можно спокойно проснуться, не торопясь выпить кофе, потом ходить в халате или голой... Это я люблю.
– Тебя многие узнают на улице?
– Меня все узнают. Мне даже плохо от этого. Я одеваю очки, чтобы меня не узнавали. Однажды, несколько лет назад, в трамвае ко мне подошла женщина, сунула свой нос мне прямо в глаза и начала причитать: «Правда! Все правда, что писали! Действительно у вас нет морщин и шрамов!»
– Эве, ты одна из немногих, кто не скрывает своего возраста, да и в журналах теперь указывают, кому сколько лет. Тебя это не пугает?
– Это из-за границы к нам пришло. Там все указывают свой возраст – пятьдесят, шестьдесят. Меня такие мелочи не беспокоят. У меня есть друзья, которые говорят – ей восемьдесят семь! Смеются и в шутку зовут бабушкой. Но у меня нет ощущения старости, хоть я и родилась в 1938 году.
– Ты недавно получила титул секс-символа Эстонии XX века.
– Да. Мне подарили скульптуру: на большом камне сидит голая женщина.
Мне приятно, что почти в шестьдесят пять лет у меня нет конкурентов.
– На сколько лет ты себя ощущаешь сейчас?
– Наверное, лет на тридцать пять. У меня такое чувство, что все еще впереди. Странно, но примерно то же самое я испытывала каждый раз, когда приезжала из-за рубежа. И каждый раз знала, что поеду туда снова. В ту же Латинскую Америку. Я всегда жила в мечтах... Я никогда не прощалась, потому что знала: скоро приеду. Такое чувство у меня и сейчас – как будто у меня все впереди.
– Кто сейчас составляет твою семью?
– Мама уже умерла. Я живу с сестрой, как и в детстве. У меня самая лучшая сестра в мире. А она говорит: «Нет, это у меня самая лучшая сестра в мире». Она младше меня на пять лет. Еще есть брат, младше ее на пять лет. Нас всегда учили, что между собой нельзя ссориться, нельзя спорить – мама это строго запрещала. Дети должны жить дружно и любить друг друга. И никаких споров! С сестрой у меня очень хорошие отношения. Она косметолог, но работает со мной – гримирует, помогает с прическами.
– Вы и внешне очень похожи?
– Да. Все говорят, что похожи. Хотя она немного другая, более спокойная, более уверенная.
– Чем занимается брат?
– Брат у нас... пить начал. Не очень-то хорошо... Когда умер отец, он очень тяжело переживал. Потом появились разные компании... А теперь мы собираемся все вместе в деревне. Он помогает нам ремонтировать дом.
– Ты задумала написать книгу о себе. Всё ли читатели узнают о тебе, насколько будет откровенна твоя история?
– Я напишу только правду и достаточно откровенно. По жанру я назвала свою рукопись документальным рассказом. Но это не будет какой-либо местью. Да, я напишу о том, как, когда, кто и почему ставил мне палки в колеса. Расскажу о своих поездках, фильмах и, конечно, о любви. Опубликую много фотографий. Но это не будет желтым чтивом.
– Тебе хотелось бы что-то поменять в жизни?
– Я почти все оставила бы так, как есть. Моя жизнь была тяжелой, интересной и красивой. В ней были и любовь, и страдания. И я не хочу, чтобы в жизни все было гладко, хорошо и спокойно. От такого спокойствия я бы, наверное, сошла с ума.
Сейчас я собираюсь в Америку. Все-таки часть моей души так и осталась в Латинской Америке. Мне хотелось бы снова повидать Боливию, Перу, Аргентину. У меня такое чувство, будто кто-то меня там ждет.
1998, 2004 годы
|
|
