ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ ДИНА
В нашей стране его знали все. Он говорил: «Мои песни – оружие в борьбе за мир. Я не могу быть равнодушным…» Таким он останется в нашей памяти – борцом и другом.
Между Леной и Даванским перевалом лежала ночь. Наш поезд из двух вагонов и маневрового тепловоза громыхал по рельсам. Казалось, это от его грохота морщило воду в неглубоких озерах.
Лампочки в вагонах не горели, но луны было достаточно, чтобы видеть усталое лицо попутчика. Его веселые днем глаза сейчас блестели нездоровым блеском. У него начинался жар. Это был Дин Рид. Двое суток назад он выступил с концертом в Усть-Илимске. Затем в Усть-Куте. Потом в Звездном. Сейчас поезд шел к Давану.
Дни смешались с ночами. Встречи, концерты, съемки фильма, постоянное недосыпание плюс резкая смена часовых и климатических поясов сказались на энергичном, неунывающем американце. Но это видели только те, кто был рядом.
Ночь, дорога и начинавшийся у него жар побуждали к откровению. Дин говорил о двух своих дочерях, о тоске по Америке, о мучительных минутах одиночества в собственной квартире, когда возвращаешься туда после ослепительно-торжественных залов… Это казалось странным. Ведь мы порой убеждены, что жизнь известных людей лишена сомнений и печали.
Дин говорил о лошадях, которых ему приходилось объезжать у себя дома, о том, что бамовские поселки удивительно напоминают поселки пионеров американского севера – те же деревянные домики, те же доверчивые лайки и те же мужественные и обветренные лица людей.
- Ты знаешь, – говорил он, – я много ездил и могу сказать, что рабочие во всех уголках земли очень схожи между собой. У них те же заботы, те же радости и мечты. У них одинаковые руки. Я люблю их, и мне хочется хоть что-то сделать, чтобы они были счастливы. И потому я пою для них. Потому мои песни – мое оружие в борьбе за мир. Ведь в нашем мире все связано. В нем нельзя быть равнодушным.
Потом, спустя несколько лет после нашей встречи, я узнаю из газет, что Дин Рид приедет в Чили и вопреки угрозам хунты, рискуя, споет «Венсеремос». Песня впервые со времени переворота открыто прозвучит над страной. Узнав об этом, я вспомню его слова на еще необкатанной бамовской трассе: «Мы должны помогать друг другу. Иначе несправедливости будет еще больше».
Дин ничего не умел делать вполсилы. Даже вопреки советам врачей.
То был период, когда у Дина начинал пропадать голос и он старался щадить его. Поэтому в поселковый клуб пришел без гитары. Он хотел лишь рассказать об Америке, о себе, о своем друге Викторе Хара. Крохотный зал был забит молодыми рабочими. На окнах и на сцене сидели дети. Они ждали песен. И Дин попросил принести гитару. Он пел безоглядно. Он пел так, как поют только для очень близких и дорогих людей. Он пел долго, пока хватило сил.
…Уже было далеко за полночь. Уже машинист с помощником, чтобы взбодриться, по третьему разу заварили крутой чай. А мы говорили, говорили… И все явственнее виделось: наш крохотный поезд бежит не просто от станции к станции – он бежит по хрупкой земле…
Утром поезд пришел в Кунерму, и к Дину Риду вызвали врача. Она сделала ему два укола и предписала постельный режим. Бамовцы, многие специально приехав с трассы, окружили вагоны плотным кольцом. Они молча ждали. И Дин появился в дверях таким же веселым и задорным, с такой знакомой всем улыбкой. Он ловко взобрался на крышу вагону. Ему подали гитару, и он запел. Кто-то из бамовцев заботливо раскинул над Дином зонтик.
В Кунерме мы расстались. Дальше, по размытой дороге на Даван, Дин уезжал машиной. Мы обнялись. Я до сих пор чувствую жар его щек.
|
|
